10,5 тенге — новая нормальность тарифов на возобновляемую энергию в Казахстане. Большое интервью с Айнур Соспановой
Интервью с Айнур Соспановой, председателем правления Ассоциации возобновляемых источников энергии Qazaq Green и бывшим директором (2012-2021) Департамента возобновляемых источников Министерства энергетики РК. Беседовала Алия Веделих (Ecostan News) специально для Антиядерной кампании Экофорума Казахстана.
Алия Веделих (АВ): 10 лет назад в Казахстане была поставлена цель достичь долю возобновляемой и альтернативной энергетики в общей генерации 15% к 2030 году и 50% к 2050-му. На сегодня это уже 5,8%. Как вы оцениваете такой прогресс? Могло ли быть больше? Если могло, то что сдерживает развитие?
Айнур Соспанова (АС): Казахстан развивает возобновляемую энергетику эволюционным путём. У нас не стоит задача делать это большими рывками. У такого выбора есть несколько причин.
Прежде всего, инфаструктура. Энергетическая инфраструктура Казахстана — это сети, которые непригодны к тому, чтобы развивать возобновляемую энергетику со свойственной ей нестабильностью генерации. Для интеграции возобновляемых источников энергии (ВИЭ) у сетей должна быть хорошая пропускная способность. У нас же ряд регионов имеет абсолютно устаревшие сети и включать в них ВИЭ — бесполезно, эти сети не пропустят дополнительную генерацию. У нас очень много подстанций, которые не готовы к развитию возобновляемой энергетики.
У нас ряд регионов имеет абсолютно устаревшие сети и включать в них ВИЭ — бесполезно, эти сети не пропустят дополнительную генерацию.
Есть проблемы на уровне энергосистемы. С советского периода у нас осталось доминирование угольной генерации, её доля сейчас 70%. Угольная генерация — негибкая, она не может резко снизить выработку в случае увеличения выработки от ВИЭ, если, допустим, вдруг интенсивнее начало светить солнце или дуть ветер. Для интеграции солнечных и ветровых станций в энергосистеме должно быть много гибких источников, таких как крупные гидроэлектростанции и газовые электростанции. У нас их не хватает.
Наличие газа в стране это отдельный и большой вопрос. Его нет. Даже если в трубопроводе есть газ, мы не можем его вдруг взять и пустить на электростанцию. Потому что в трубе должно быть определённое давление, его нельзя резко снижать. В случае же с ВИЭ, если, к примеру, нет ветра, нам нужно резко заместить его газовой генерацией. Особенности казахстанской энергетической инфраструктуры до сих пор не позволяют этого делать.
13-14 лет назад, когда мы только приступили с развитию возобновляемой энергетики, все относились к ней так: ну, ладно, такая политическая игрушка. На сегодня, когда у нас больше 5% генерации от ВИЭ, это создаёт уже большой прессинг на систему, на системного оператора, на сетевые компании. Но за это время мало что было сделано в энергосистеме, чтобы улучшить её состояние. У этого есть, конечно, и объективные причины.
За это время мало что было сделано в энергосистеме, чтобы улучшить её состояние. У этого есть, конечно, и объективные причины.
Ещё одна причина — тарифы. У нас два уровня электрических сетей: национальная магистральная, которая принадлежит KEGOC’у и в обновление которой государство вложило огромные деньги, и региональные сети. Региональные сети — это частные компании, они обновляют свои сети только через тарифы. На уровне региональных электросетевых компаний (РЭК) инициативы по модернизации редко, но случаются, и это, конечно, отражается на тарифах. Когда такое происходит, Комитет по регулированию естественных монополий не готов поддерживать повышение тарифов РЭКов из-за общей политики сдерживания тарифов.
Без повышения тарифов каким образом РЭКи могут привлечь инвестиции? Какой банк даст им кредит, если они получают тарифы лишь на уровне самоокупаемости? Поэтому они и не обновляют свою инфраструктуру. Есть в этом бизнесе и такие люди, для которых достаточно, что немного “капает” и больше им ничего не надо. В нашем законодательстве не прописано, что РЭКи обязаны обновлять инфраструктуру, иначе потеряют бизнес. Если бы было такое условие, то руководство РЭКов, наверное, делало какие-то движения в этом направлении, чтобы через 5-10 лет оставаться конкурентными.
Без повышения тарифов каким образом РЭКи могут привлечь инвестиции?
До сих пор у лиц, принимающих решения, была риторика о дороговизне возобновляемой энергетики. Она действительно дорогая, если сравнивать новые ВИЭ со старыми угольными станциями, которые окупились 30 лет назад. Понятно, что при таком сравнении возобновляемая энергия будет в разы дороже. Однако угольные станции должны будут постепенно выводиться из оборота. Просто потому что они уже состарились. На их модернизацию нужны деньги, чтобы привести их в соответствии с новым Экологическим кодексом, наилучшими доступными технологиями и национальной системой торговли выбросами. Их легче разрушить, чем модернизировать. Я сейчас не говорю о модернизации тех крупных станций, которая уже запланирована — тут пусть энергетики сами смотрят, стоит ли экибастузские станции модернизировать. Вопрос в том, кто будет платить за это? Где они будут брать кредиты, чтобы проводить модернизацию объектов угольной генерации? Осталось мало банков, которые готовы дать деньги на угольные проекты.
Старые угольные станции легче разрушить, чем модернизировать.
С 2014 года международные финансовые институты не дают кредиты на угольные станции и пару лет как не дают на газовые проекты. Сейчас они дают деньги, если есть оговорка, что, вот, сейчас мы построим газовую станцию с перспективой на то, что через, допустим, 15 лет эта станция перейдёт на водород. В частности в Алматы на пресловутый проект перевода угольной станции на газ консорциум банков дал такой кредит. С оговоркой для Самрук-Энерго, что в перспективе они сделают из неё водородную. Наши, видимо, по логике “либо ишак сдохнет, либо падишах” решили, что сейчас сделаем, а дальше разберёмся… Технологии позволяют перевести газовую станцию на водород, в моменте проектирования банки будут отслеживать, чтобы проект учитывал этот переход. Лично я верю, что подобные проекты действительно окажутся переходными.
Третья причина — низкая осведомлённость и особенно среди лиц, принимающих решения по этим вопросам. За последние 10-12 лет мы, конечно, постарались повысить их информированность и уже мало кто у нас выдаёт такие реплики, что угля у нас на 300 лет, и пошли все вон. Этого сегодня нет. Но вплоть до 2017 года такое звучало и серьёзно тормозило процесс. В том числе поэтому мы очень медленно продирались через все эти барьеры в правительстве, в минэнерго…
Уже мало кто у нас выдаёт такие реплики, что угля у нас на 300 лет, и пошли все вон.
Если говорить о том, достигнем ли 15% к 2030 году. Вообще целевой индикатор 2025 года — 6%. Мы его достигаем уже в 2024-м и это хороший прогресс. Сейчас очень активно подписываются инвестсоглашения на строительство крупных объектов гигаваттного класса, их уже на 4-6 гигаватт. Это вне аукциона, межправительственные соглашения с разными странами. Если эти проекты выстрелят, если наши аукционные проекты построятся… У нас опубликованы аукционы до 2027 года и инвесторы уже к ним готовятся.
За последние пять лет аукционы показали очень неплохую динамику: и по снижению, по интересу инвесторов, и по географии инвесторов. Да, может быть, это не первый эшелон мировых инвесторов, но тем не менее… Мы есть на мировой карте возобновляемой энергетики, нас знают — это тоже хороший результат. При условии, что за оставшиеся шесть-семь лет мы что-то сделаем с инфраструктурой, мы каким-то образом сможем реализовать проекты маневренной генерации, для того, чтобы у нас энергосистема стала более гибкой и чтобы мы могли интегрировать в неё ВИЭ, особенно гигаваттного класса… Если это всё получится, то к 2030 году, я думаю, даже больше чем 15% можно достичь. Дорогу осилит идущий.
Если это всё получится, то к 2030 году, я думаю, даже больше чем 15% можно достичь.
АВ: Какие сейчас цены на возобновляемую электроэнергию и уступают ли они угольной генерации?
АС: Уже сегодня ВИЭ на аукционах в Казахстане дают цену 12,38 тенге для ветровой генерации и 12,5 тенге для солнечной. Аукционы выигрываются, победители берут на себя обязательства построить станции в определённый срок: для ветровых станций это около трёх-четырёх лет, для солнечных — два года. Они ставят финансовое обеспечение — в случае, если они в срок не вводят в эксплуатацию, их штрафуют. С 2018 года, когда был введён аукционный механизм, мы видим, насколько снизились тарифы на возобновляемую электроэнергию.
Я хочу привести один пример. Месяц назад итальянская компания ENI, которая помимо того, что нефтяная, ещё и активный игрок по развитию ВИЭ в Казахстане, открыла солнечную электростанцию на 50 МВт в Туркестанской области, цена за кВтч у них — 12,48 тенге. Вот такая низкая цена. Но здесь нужно сделать примечание: ENI делает такие проекты без привлечения внешнего финансирования, стоимость их денег — ноль, поскольку они используют свои фонды и это существенно оптимизирует их затраты. Они смогли построить СЭС и это хороший ориентир для Казахстана. Если сравнивать эти 12 тенге для проектов ветра и солнца с угольной станцией, соответствующей новому Экологическому кодексу, угольная электроэнергия будет дороже. К тому же операционные затраты у угольных станций со временем только растут. Речь идёт об операционных затратах, связанных с добычей и транспортировкой угля и потерями для окружающей среды.
Пока готовился этот материал, на аукционе в Казахстане случился новый рекорд на ветровую генерацию — 10,5 тенге за кВтч. Мы попросили Айнур Соспанову прокомментировать это событие:
Это новая нормальность тарифов на возобновляемую энергию. 10,5 тенге — это предложение от крупного китайского холдинга Sungrow. Мы их знаем по другим проектам по ветру в Казахстане. Недалеко от Астаны они уже построили объект на 206 МВт. Сейчас на аукционе они выиграли на 100-мегаваттную ВЭС. Какова у них мотивация — это уже другой вопрос. Но сегодня они готовы построить станцию с ценой на электроэнергию 10,5 тенге. То есть у нас тарифы на ВИЭ уже на уровне старых газовых и угольных станций. Чуть дороже, чем угольная генерация на экибастузских станциях.
Хотели же на Балхаше построить совместно с южно-корейским Samsung Балхашскую ТЭС. Этот проект благополучно похоронили и я очень рада этому. В 2012 году, когда я начинала работать в минэкологии, этот проект тогда тормозил Нурлан Джамбулович Каппаров и гвоздь в него позже вбил Канат Алдабергенович Бозумбаев. Им только за сдерживание этого проекта можно ставить памятник. Если бы этот проект случился, Балхаш бы мы потеряли: всё зеркало озера было бы в угольной пыли и саже. Экономика этого проекта была такая, что за каждый кВтч по четыре тенге бы добавлялось в счета потребителей. Только из-за одной этой станции. Поэтому, когда мы говорим «дорого» или «не дорого», давайте всё-таки сравнивать яблоки с яблоками. И давайте говорить о справедливом тарифообразовании.
Экономика этого проекта была такая, что за каждый кВтч по четыре тенге бы добавлялось в счета потребителей.
Наши угольные станции сегодня субсидируются со стороны того же Казахстан Темир Жолы. Они делают транспортировку угля ниже себестоимости, потому что субдирование угля — это решение правительства. А ещё скрытые субсидии — вагон и маленькая тележка. Если же мы говорим про справедливое тарифообразование и показываем все эти затраты, я не думаю, что тогда угольный кВтч будет по восемь тенге. Это будет далеко не восемь тенге.
Если же мы говорим про справедливое тарифообразование и показываем все эти затраты, я не думаю, что тогда угольный кВтч будет по восемь тенге.
АВ: Вы упомянули неслучившуюся Балхашскую ТЭС. Это же как раз та же площадка, на которой теперь хотят построить АЭС. У нас в категорию “возобновляемой и альтернативной энергетики” попадает и атомная. Является ли, на ваш взгляд, АЭС климатическим решением?
АС: Международные эксперты говорят об атомной генерации как низкоуглеродном источнике. Но нужно смотреть на её углеродный след от А до Я. Начиная с производства уранового топлива и реакторов и заканчивая утилизацией отработавшего ядерного топлива. Углеродный след у всех видов генерации есть. Насколько он большой или маленький у атомной — я не знаю, надо смотреть. С точки зрения производственного цикла и жизненного цикла самой АЭС, атомная генерация считается низкоуглеродным источником. А вот с точки зрения его влияния на окружающую среду — такое воздействие есть и его нельзя отрицать. Мы ещё не видели проект. Но если для охлаждения реактора будет использоваться вода из Балхаша, то на регион будет оказываться тяжёлое экологическое воздействие. Это не только отразится на объёме водного источника, но и, скорее всего, на радиационном фоне региона.
Дефиниции “альтернативные источники энергии” нет ни в одном законе Казахстана. Единственное, где упоминаются альтернативные источники энергии, это Концепция перехода Казахстана к зелёной экономике, которая была подписана главой государства в мае 2013 года. Это тот документ, который продвигал Нурлан Джамбулович. Я была в команде разработчиков. Понятно, что много я там не разрабатывала, но со стороны минэкологии эту работу вела я. У нас была сильная международная экспертная команда, включая экспертов из McKinsey и Европейского банка реконструкции и развития. Мы договорились тогда, что есть возобновляемые источники и есть альтернативные источники. Для этого документа и для использования внутри страны мы договорились, что под альтернативными источниками энергии мы будем понимать низкоуглеродные источники, которые негативно влияют на окружающую среду.
Мы договорились тогда, что под альтернативными источниками энергии мы будем понимать низкоуглеродные источники, которые негативно влияют на окружающую среду.
АВ: Как вы относитесь к идее строительства АЭС в Казахстане и решению о вынесении этого вопроса на общенациональный референдум?
АС: Мне сложно говорить на эту тему, так как у нас на руках нет ни одного факта о планируемом строительстве. Мои суждения об атомной генерации — это суждения обывателя. Точно также, как у атомщиков — обывательское суждение о ВИЭ…
АВ: Но при этом вы рассказываете о ВИЭ честно, а атомщики — только о плюсах…
АС: Прежде чем сейчас президенту спрашивать у населения, будем ли мы строить АЭС или не будем, государство должно популярным языком и честно показать плюсы и минусы. Не надо многотомных документов, мы все не любители длинных текстов, инфографики будет достаточно. Тогда мы можем идти на референдум с открытыми глазами. В противном случае — что у нас спрашивать?!
Прежде чем мне самой делать вывод, я за или против, мне нужно иметь информацию, а потом я уже смогу решить, поддерживаю ли эти планы или нет. Дали бы хотя бы информацию с примерами с действующих АЭС: той же Белорусской АЭС, АЭС Аккую в Турции. Белорусская уже действует. Какие там замеры были? Что там сейчас происходит? Какие риски? Какой тариф? Какие технологии?
Прежде чем сейчас президенту спрашивать у населения, будем ли мы строить АЭС или не будем, государство должно популярным языком и честно показать плюсы и минусы.
На мой взгляд, этот референдум важнее, чем выборы президента. Потому что президента мы выбираем на семь лет, а проблемы, созданные атомной станцией, ещё наши внуки будут разгребать… Насколько я знаю, хранение отработавшего ядерного топлива продолжается до 100 лет. Это до того, как оно будет отправлено на переработку или захоронение. То есть АЭС уже будет на декомиссии, а мы ещё будем разбираться с её отходами… Насколько нам вообще это надо?
Я наблюдала за несколькими моделистами, которые занимались нашей энергосистемой. Задавала им вопрос: воспримет ли наша энергосистема, при всех требованиях по охране окружающей среды и парниковым газам, атомную станцию? Они отвечали: нет, потому что это самый дорогой источник электроэнергии. И это при том, что в стоимости атомной электроэнергии нет управления отходами. Но нам всё время говорят, что атомная генерация — это самый дешёвый источник…
АВ: Сторонники развития атомной энергетики в Казахстане часто критикуют ВИЭ как ненадёжную. Как вы считаете, обоснована ли такая критика?
АС: Надо сказать, что многие из экспертов атомной энергетики не совсем понимают, что такое ВИЭ. Им неплохо бы, как минимум, какие-нибудь курсы по возобновляемой энергетике пройти. У нас в Qazaq Green есть Школа ВИЭ, мы обучаем основам возобновляемой энергетики.
Мы не оспариваем вопрос нестабильности ВИЭ. Это так и есть, это природа такого источника. Они действительно могут привносить дисбаланс в энергосистему. Но во многих странах же это работает. Недавно Китай достиг 50%-й доли ВИЭ в общей генерации. Это соседний Китай, у которого основной всегда была угольная генерация! Про Германию я вообще молчу — там в июле в сети были рекордные 69% от ВИЭ.
Мы не оспариваем вопрос нестабильности ВИЭ. Это так и есть, это природа такого источника.
Энергосистема Казахстана не работает автономно, она имеет связи с соседними странами. Для того, чтобы эффективно интегрировать возобновляемую энергетику в больших масштабах, это не только вопрос развития маневренных источников энергии внутри страны, но и ещё и правильные связи, алгоритмы работы, договорённости с другими сопредельными странами. В частности, с Кыргызстаном, Узбекистаном, Российской Федерацией. Потому что мы все выходцы из единой энергосистемы Советского Союза. Их даже не надо восстанавливать — они есть.
Сейчас эти связи нужно подстроить под современную повестку. Они были построены в мире, где, за исключением ГЭС, не было возобновляемой энергетики. Сегодня её развивают в каждой стране. Мы можем помочь друг другу через поддержку этого развития. Почему, например, Германия может позволить себе такую большую долю ВИЭ? Не потому что она внутри страны с этим справляется, а потому что в рамках Европейского Союза есть соответствующие директивы и механизмы. Когда в Германии штиль, то Франция своей атомной генерацией может подставить плечо Германии. А когда у Германии много ветра, то она соседней стране может отдать часть ветровой энергии. Это озеленяет общую картину Европейского Союза. Вопрос межгосударственных связей в энергетике Центральной Азии нужно решать под углом развития возобновляемой энергетики, не отрицая её. Нужно принять её как неизбежный вопрос, которым нужно заниматься.
Вопрос межгосударственных связей в энергетике Центральной Азии нужно решать под углом развития возобновляемой энергетики, не отрицая её.
АВ: Недавно вы выступали на “Энергетической неделе — Центральная Азия и Монголия 2023” и говорили о том, что страны Центральной Азии смогут эффективнее осваивать потенциал возобновляемой энергетики, если объединяться. О чём идёт речь?
АС: Вряд ли нам по пути с Монголией, но у Кыргызстана и Узбекистана много маневренной генерации: у Кыргызстана доля гидроэнергетики в общей генерации, по разным оценкам, от 70 до 90%, в Узбекистане много газовых станций. С учётом этого мы можем договориться о совместных проектах по развитию ВИЭ. Сейчас по Камбаратинской ГЭС же договорились — подписали соглашение между Казахстаном, Кыргызстаном и Узбекистаном, по которому будут вместе строить.
Надо делать такие совместные проекты по ВИЭ, но не для того, чтобы помочь отдельной стране, а для того, чтобы решать вопросы энергетики и воды на уровне региона. Когда мы говорим об энергетических проблемах, мы говорим и об интеграции ВИЭ. Смотрите, Кыргызстан сможет войти со своими ГЭС, Узбекистан — со своими газовыми станциями. Это закроет вопрос маневрирования. Казахстан же на своей огромной территории может сделать столько ВИЭ, которые позволят с учётом поддержки со стороны Кыргызстана и Узбекистана обеспечивать энергосистемы всех трёх стран. Это очень прагматичный подход для долгосрочного планирования. У нас же энергетическое развитие в странах региона идёт пока что отдельно друг от друга.
Узбекистан развивается сам по себе, не учитывая интересы остальных стран региона. Узбекистан развивает возобновляемую энергетику революционным методом. Многие нам ставят их в пример: мол, вот посмотрите какие молодцы узбеки, не то, что вы. Но большие рывки очень чреваты. В следующем году у них введут в эксплуатацию три солнечные станции общей мощностью 500 МВт. Потом Masdar построит ещё три на 900 МВт и одну ветровую на 1,5 ГВт. Для энергосистемы Узбекистана это существенный объём. Представляете, солнечную или ветровую станцию на 1,5 ГВт? Если это солнечные, утром солнышко поднялось, к часу дня у них начался пик, до шести вечера солнце есть на небе, после — нет, выработки ноль. Кто будет это замещать при 1,5 ГВт? И это будет повторяться каждый день. Смогут ли они это сбалансировать энергосистему своими силами? Если смогут, то очень хорошо, прям респект им. А если не смогут, то оно пойдёт по центрально-азиатскому кольцу и от дисбаланса пострадаем в первую очередь мы, Казахстан и Кыргызстан.
Узбекистан развивает возобновляемую энергетику революционным методом. Многие нам ставят их в пример: мол, вот посмотрите какие молодцы узбеки, не то, что вы.
Нужно на государственном уровне садиться и договариваться, планировать развитие вместе. Казахстан скажет, сколько нам нужно и сколько ещё не хватает, узбеки скажут, что у них есть столько-то и ещё нужно столько-то… Узбекистан планирует достичь к 2030 году 25%-й доли генерации для ВИЭ. (Минэнерго Узбекистана сообщает, что страна достигнет этого показателя уже в 2026 году — прим. ред.) У них дефицит электроэнергии нарастает быстрее, чем у нас: там активно развивается вся экономика и им, конечно, нужно делать электроэнергию опережающими темпами. Никто не спорит с тем, что солнечные проекты в Узбекистане будут более эффективны, чем в Казахстане. У них объективнее солнца больше. Но ночью у них солнца нет в любом случае. Поэтому здесь нужно вместе сидеть, рассчитывать и анализировать.
В Узбекистане дефицит электроэнергии нарастает быстрее, чем у нас: там активно развивается вся экономика и им, конечно, нужно делать электроэнергию опережающими темпами.
То, что мы объединены общей энергосистемой, может быть как большим плюсом, так и огромным риском. И об этом я и говорила на той конференции. Развитие больших масштабов возобновляемой энергетики может быть как добром, так и злом.
АВ: Какие у нас подвижки и перспективы в развитии маломасштабных децентрализованных ВИЭ? Они уже заложены в Концепции развития сельских территорий на 2023-2027 годы, которая была утверждена Правительством Казахстана в марте этого года. Как обстоят дела с этим? Рассматривается ли это как самостоятельное направление, на которое можно положиться для развития удалённых районов?
АС: Маломасштабная генерация в Казахстане на зачаточном уровне. Нормы закона слабо прописаны и работают слабо.
Сейчас в Мажилисе находится закон о маломасштабной генерации. Есть надежда, что в этот закон мы сможем заложить стимулирующие меры, которые позволят снизить риски подключения к сети. Сейчас сетевые компании обязаны безоговорочно подключать маломасштабные установки, но иногда они сильно волокитят. Ещё есть много технических вопросов.
Маломасштабная генерация в Казахстане на зачаточном уровне. Нормы закона слабо прописаны и работают слабо.
Да, этот сектор рассматривается как отдельный, у него есть хорошие перспективы. В 2020 году ПРООН делал исследование по развитию маломасштабных ВИЭ мощностью от 1 до 1000 кВт. Они оценили текущую ситуацию. По их оценкам, всего в стране около 5,9 тысяч малых ВИЭ с суммарной электрической мощностью почти 18 МВт и суммарной тепловой мощностью около 54 МВт. 97,5% всех малых ВИЭ в Казахстане это солнечные панели на крышах. Но это может быть и тепловая энергия — с помощью гелиоколлекторов, тепловых насосов, геотермальных источников, пеллетов или биогаз. Биогазовая станция, помимо теплой энергии ещё и электричество даёт. Она может обеспечивать как отдельное домохозяйство, так и населённый пункт. Их большой плюс — правильная утилизация отходов животноводства, растениеводства и жизнедеятельности человека.
97,5% всех малых ВИЭ в Казахстане это солнечные панели на крышах.
Распределённая генерация — это благо. Но тут включается страх энергетиков. Если в сеть будет включаться постоянно увеличивающееся количество маломасштабных ВИЭ, она может не выдержать. Но мы не научимся плавать, стоя на краю бассейна.
Сейчас маломасштабные ВИЭ развиваются в разных странах. Та же Турция: в Анталию приедешь — на каждой крыше солнечные панели и гелиоколлекторы, так они получают электричество и горячую воду. В Турции высокий базовый тариф на электроэнергию (около 82 тенге за кВтч в первом полугодии 2023 года — прим. ред.). Поэтому потребителям выгодно ставить установки ВИЭ. Это действует как стимул. Пока это не будет выгодно домохозяйствам или если не будет государственных субсидий, установки не будут покупаться.
Пока это не будет выгодно домохозяйствам или если не будет государственных субсидий, установки не будут покупаться.
Обычно субсидии со стороны государства двух видов. Первый — когда часть стоимости установки субсидируется. Допустим, покупаешь установку и тебе сразу же возмещают 50% её стоимости. Второй вид субсидий — когда государство покупает твою электроэнергию по завышенному тарифу. В Германии, по крайней мере, раньше так было: домохозяйства отдавали всю электроэнергию в сеть по завышенному тарифу и потом из сети брали столько, сколько им нужно, по общему, более низкому тарифу. Благодаря этому в Германии очень хорошо развивалась распределённая генерация. Потому что все умеют считать деньги. И при этом — высокий базовый тариф. В Казахстане базовый тариф сейчас, наверное, раз в 15 ниже, чем в Германии (в 13,5 раз; в первом полугодии в Германии средний тариф на один кВтч был 41 цент, или около 204 тенге, тогда как в Казахстане — около 15 тенге — прим. ред.).
АВ: Расскажите, пожалуйста, о каком-нибудь интересном проекте ВИЭ, который сейчас развивается или планируется в Казахстане. Когда обсуждаются планы по АЭС на Балхаше, очень редко упоминается, что всего в нескольких десятках километров от Улкена, в посёлке Мирном строится ветровая электростанция на 1 ГВт, с системой накопления энергии до 600 МВт…
АС: Это интересный проект. Во-первых, он легковозводимый. Построить ветровую станцию, даже на один гигаватт — это не 10 лет, это максимум четыре-пять лет. Реализует его французская компания Total, подписано соглашение между Казахстаном и Францией. Это межправительственное соглашение будет проходить ратификацию в Мажилисе. Есть вопросы к тому, почему с ними подписали это соглашение… Но с точки зрения полезности самого проекта, я думаю, что это очень интересный проект. Каков будет регламент работы системы накопления энергии — это ещё обсуждается.
Построить ветровую станцию, даже на один гигаватт — это не 10 лет, это максимум четыре-пять лет.
У нас нет ни одного регламентирующего документа по тому, как должны работать такие системы. Обсуждение такого регламента проходит, на моей памяти, лет пять. Года четыре назад я KEGOC’у говорила: вы просто поставьте в каком-то фрагменте вашей сети аккумулятор и посмотрите, как он работает. Может быть, для вас это будет благо?! Зачем вы от всего нового так сразу открещиваетесь?..
На недавней встрече у вице-министра у нас опять этот вопрос поднимался, и я снова повторила: прошло пять лет, никакого пилотного проекта по системе накопления нет, и это нам не даёт никакой аналитики: какие плюсы, какие минусы, вообще как работают эти станции. Они подписывают соглашение с Total, но при этом вообще не знают, о чём в нём речь идёт.
С этой точки зрения проект ВЭС в Мирном — любопытный. Посмотрим, как он будет реализовываться.
С точки зрения рабочих мест: на период строительства 100-мегаваттной ВЭС требуется около 500 человек и в основном из числа местного населения. Конечно, нужны будут и инженеры, и другие высококвалифицированные специалисты. Но часть потребности в рабочей силе для возведения ВЭС — это разнорабочие позиции, на которые могут жители из Мирного и других соседних посёлков наниматься.
На период строительства 100-мегаваттной ВЭС требуется около 500 человек и в основном из числа местного населения
В случае гигаваттной ВЭС потребность в рабочей силе будет, возможно, 2,5-3 тысячи человек на трёх-пятилетний период строительства. На период операционной работы 100-мегаваттной ВЭС требуется 30-50 человек. Для местного населения, у которого не такой большой выбор для трудоустройства, есть, например такая возможность. Родители сейчас могут своего ребёнка отправить в энергетический университет, обучить и к моменту, когда эта станция будет запущена, этот парень или эта девушка смогут вернуться домой и работать на этой станции.
В случае с атомной станцией я не думаю, что местное население Улкена сможет участвовать в этом проекте. Это серьёзный и высокотехнологичный проект, у которого огромное количество регламентов от того же МАГАТЭ. Мало, кто из местного населения сможет даже по краешку этого проекта пройти. То, что улкенцы смогут там получить рабочие места, — это иллюзия. Они ещё и свои текущие заработки могут потерять, из-за того, что может быть потеряно озеро, а многие из них занимаются рыбой.
В случае с атомной станцией я не думаю, что местное население Улкена сможет участвовать в этом проекте.
Источник: https://ecostan.rocks/ainursospanova/
